— У каждого из нас 24 февраля изменилась жизнь. Многие уехали, многие остались и стараются что-то полезное делать здесь. Я знаю, что вы сейчас помогаете беженцам из Мариуполя в России. Как вы о них узнали?
— Мы узнали одновременно со всеми. Появилась информация, что с территории Украины, где находятся российский войска, стали вывозить граждан. И стали вывозить на российскую территорию. Первые дни было совершенно ничего не понятно. Было не понятно, кто эти люди, куда их везут, какой у них статус и так далее. Потом появилась информация, что в Ленинградской области, а именно в Тихвине, открыли пункт временного размещения (ПВР). В первый раз мы туда поехали с Наталией Евдокимовой. Это член Совета по правам человека при президенте и ответственный секретарь Правозащитного совета Санкт-Петербурга. Она человек активный и известный. Много лет была депутатом Заксобрания. Поехали туда, посмотрели и пообщались с людьми. Затем появились волонтёры.
Стало понятно, что насильно людей в ПВР никто не удерживает. И что люди, которые там находятся, могут двигаться дальше. И многие этого хотят: например, переехать в другой регион России. Потому что вывозные поезда, которые формируют в Белгороде или в Ростове, ходят не по расписанию. Не так, что, хочу — поехал в Самару, а хочу — в Хабаровск. Многие едут куда глаза глядят, потом приходят в себя и говорят: «А у нас дядя вообще-то в Иркутске. Нам бы в Иркутск надо». К сожалению, администрация регионов такую поездку им обеспечить не может. Поездки по России только за свой счёт.
Сейчас у беженцев проблемы с деньгами и документами. Люди пережили чудовищные события, им тяжело собраться с мыслями. И тут очень нужны волонтёры, которые помогут и организовать переезд, и, если нужно, помогут с вещами. И с адаптацией для тех, кто захочет остаться. Помощь нужна всем, рук не хватает. Поток уже большой, и, судя по всему, пока не заканчивается.
Григорий Михнов-Вайтенко родился в Москве в 1967-м году. Отец — поэт и драматург Александр Галич, мать — художница Соня Вайтенко. После учебы во ВГИКе с 1990 года работал на телевидении, в 2008 стал священником в РПЦ, служил в Старой Руссе Новгородской области. В 2014 году из-за несогласия с позицией РПЦ по поводу ситуации в Украине ушёл из церкви. В 2015 перешёл в Апостольскую Православную церковь. Член Правозащитного совета Санкт-Петербурга и Общественного комитета «Свобода совести». Главный редактор ежемесячной газеты «Право на защиту».
Активно занимался помощью и встречался с политическими заключёнными: Юрием Дмитриевым, Владимиром Балухой, Александром Шумковым, Александром Шестуном, осуждёнными по делу «Сети» (Ильёй Шакурским, Арманом Сагынбаевым), Владимиром Иванютенко, Александрой Меркуловой, Екатериной Мурановой и другими.
— Беженцы в основном из Мариуполя? Или вывозят из других городов Украины?
— У нас главный поток из Мариуполя. Но ситуация всё время меняется. Уезжают также из Харьковской, Донецкой, Луганской и Херсонской областей. Люди бегут, куда только могут. Кто-то смог прорваться в одну сторону, кто-то в другую. Кто-то находится во Львове, кто-то в Польше, кто-то в Тихвине. Иногда разделёнными оказываются семьи, и им нужно собраться вместе. Люди мучительно пытаются решить, как это сделать. Беженцы, в отличие от эмигрантов, никакого отъезда не планировали. Решение принимается в одну секунду, люди уезжают куда глаза глядят, лишь бы там не стреляли.
— С какими проблемами, помимо отсутствия денег и документов, сталкиваются беженцы в России?
— У многих разрушены дома и квартиры, не осталось ничего. У кого-то сгорели документы. Кто-то документы забыл взять, в суматохе сел в эвакуационный автобус. Кто-то говорит, что точно брал, но, где документы, не знает. Особенно если большая семья: мама, папа и пять детей. И куда-то девается одно из свидетельств о рождении.
Какие-то проблемы можно решить. Например, российская полиция может выдать временный документ. И по нему можно выехать за пределы России. Или получать помощь, если человек захочет остаться здесь. Но это временный вариант. Жить с этими документами невозможно. Человек в идеальном-то состоянии не готов общаться со всей нашей бюрократией, так как любой поход в МФЦ — это стресс. А беженцам приходится регулярно иметь дело с этими структурами. И это то, чем могут и должны заниматься волонтёры, — помогать человеку преодолевать бюрократическую машину.
— Люди легко откликаются на призывы помочь беженцам?
— Откликается огромное количество людей. У нас одна семья уезжала из России, и их путешествие было долгим. Сначала уехали в ПВР в Астрахань, а потом решили двигаться в Польшу к родственникам через Эстонию. Они проехали на поезде полтора суток из Астрахани в Санкт-Петербург. В поезде они рассказали попутчикам, кто они и куда едут. Им дали с собой еды и подарили ребёнку игрушки. Напихали денег. Люди самые простые. Поддержали. Это тоже о многом говорит. Лучше всяких опросов, как мне кажется.
— Оказывают ли беженцам тут, в России, медицинскую и психологическую поддержку?
— Так или иначе, беженцам медицинская помощь налажена, но по тем возможностям, которые есть в регионах. А возможностей не везде хватает, особенно в сельской местности. А большинство ПВР размещено именно в сёлах.
Надо сказать, что в Ленинградской области уровень медпомощи более-менее приличный. Из пансионата «Царицыно озеро» тех, кому нужна была госпитализация, забрали в районную больницу. С психологами хуже.
Некоторые люди не хотят оставаться в ПВР. Говорят: «Я хочу жить в Петербурге». На свой страх и риск они едут к друзьям или родственникам или арендуют квартиру. Им сложнее, потому что денег особо нет, юридического статуса — тоже.
Скорую медицинскую помощь они ещё получат, а вот если зуб заболит? В районную поликлинику их не возьмут, нужно будет договариваться о платном враче. И так далее. Масса людей, которые едут, нуждаются в такой помощи. И мы пытаемся как-то организовать, чтобы люди могли её получить в нормальном медицинском учреждении. (Пока готовился материал, Григорий и его помощники заключили несколько договоров с платными клиниками — ЛБ).
— Понятно, что людям пришлось много пережить. Они вам что-то рассказывают?
— Я сейчас не трачу особо время на разговоры. А спрашиваю конкретно: что у вас с документами? Что с деньгами? Какие есть потребности? Хотите ли вы куда-то ехать или оставаться?
— Многие ли из них хотят остаться жить в России?
— Как мне кажется, процентов 60-70 тех, кто приехал в Россию. Повторюсь, это не эмигранты. Они уезжать не планировали. Я со многими общался, и, вне своих политических взглядов и предпочтений, они говорили: «Ну какая Германия, куда мы поедем? Языка не знаем, ничего не знаем. Здесь все говорят по-русски. И вот это хорошо». Понимаете? Подавляющее большинство людей на вопрос, чего бы вы хотели, отвечают: «Мы хотели бы вернуться домой». Кому-то я даже задал вопрос: ну, там же всё разрушено? «Да, разрушено, — отвечает мне молодой парень, — но ничего, всё отстроим!»
— Не боитесь ли репрессий со стороны священноначалия за свою антивоенную позицию?
— Меня вынудили уйти за штат ещё в 2014 году. На этом все репрессии и ограничились. Просто для большинства священников РПЦ вне главенствующей религиозной организации жизнь заканчивается. Надо где-то работать, как-то себя идентифицировать, а это бывает непросто. Вот этого сейчас боится большинство священников РПЦ. В четырнадцатом году они меня лишили всего, по их мнению… Главного же — веры — лишить невозможно. И желание служить зависит от самого человека, а не от структур. Чего же тут бояться?
— Как вы считаете, почему столько священников поддерживает в***у?
— Во многом и общественные, и государственные институты в России — имитация. У нас есть суды, которые часто имитируют работу. У нас есть творческие союзы, научные учреждения, СМИ, которые тоже являются имитацией. И церковь (РПЦ — ЛБ) — во многом имитационная структура. Она не является самостоятельной и не соответствует вывеске. Вывеска есть, а церкви нет. Вывеска есть, а независимых СМИ нет. А когда содержание не соответствует вывеске, то внутри мы находим не то, что заявлено.
— Что сейчас надо делать российскому обществу, чтобы остановить эту в***у?
— Во-первых, перестать её бояться. То, что происходит с нами, это оборотная сторона лозунга «Лишь бы не было в***ы». Мы продолжаем в***ы бояться, мы продолжаем переживать, что она придёт в наш дом. Про себя мы говорим: «Лишь бы не в нашем доме, а где-то там». На самом деле, она уже давно здесь. Она идёт. И тут гробы идут, похоронки идут в тысячи российских семей. Если мы не хотим, чтобы это окончательно ворвалось на нашу территорию, нужно сказать себе, друг другу, и начальству, и обществу: «Это не наша в***а. Мы её не поддерживаем, мы хотим, чтобы её остановили».
Любые, даже кардинальные, противоречия между государствами должны решаться при помощи дипломатии. С помощью экономики, переговоров, культурной экспансии. Поп-звёзды или комики культурной экспансией не являются. Пушкин, Гоголь, Толстой, Леся Украинка и сотни украинских и русских поэтов, писателей и актёров культурной экспансией являются. И обогащают культурно весь народ. Вот об этом надо говорить. Вот это надо понимать: пока мы боимся вслух произнести слова «Нет в***е», она уже давно у нас дома. Она уже давно идёт. И будет идти до тех пор, пока мы будем бояться.