«ЛГБТ-сообщество есть, просто боится себя назвать»

Информация для лиц старше 18 лет

«До 18 лет ЛГБТ-люди как будто не существуют»

— Ты родился и вырос в Иркутске. Поступил в медуниверситет, а потом перевёлся учиться в Москву. Расскажи, как тебе Иркутск по сравнению с тем, каким ты его помнишь c юности?

— Меня удивило количество открытых квир-людей. Когда мы ехали сюда, героев было очень мало. Мы даже боялись, что съёмка провалится. При этом первый выпуск был просто фантастический. В Екатеринбурге сразу нашли много прекрасных людей, в Новосибирске тоже без проблем. А в Иркутске почти никто не откликнулся. Но уже на месте оказалось, что герои есть и у них есть потребность говорить. Огромное количество людей не хотят быть невидимыми.

Нам написали 30 человек, которые готовы были сниматься. В итоге в Иркутске выбрали шестерых основных героев и ещё столько же второстепенных. Мы с ними немножко прожили их жизнь, чтобы её показать. Тут есть одна особенность. Люди младше 40 спокойно говорят, старше 40 — боятся. Все герои того Иркутска, из которого я уезжал, — боятся.

— Когда ты уезжал из Иркутска 20 лет назад, здесь было уже достаточно свободы. Был клуб «Клетка», где собиралась ЛГБТ-тусовка. Люди, которые тогда эпатировали публику, теперь боятся говорить о себе?

— Ну, они выросли. У них появился бизнес, окружение. Им есть за что бояться. Нельзя сказать, что они не живут своей жизнью. Они просто стараются публично не высказываться. Им кажется, если ты начнёшь публично выступать, привлечёшь к себе лишнее внимание, из-за этого будут проблемы. Это вполне естественно. То же самое в Москве, в Новосибирске, Казани. Чем больше у человека такого, за что можно бояться, тем меньше он публично выступает. Это основная проблема с российскими героями.

Самому младшему герою иркутской серии 18 лет. Брать героев ещё младше я не имею права по закону. До 18 лет ЛГБТ-люди как будто не существуют, они невидимы. Хотя это самая хрупкая часть сообщества. Мне страшно за них на самом деле, и я счастлив, что рос в 1990-е. Тогда никому в голову не могло прийти, что разговор с подростком о его негетеросексуальности — это преступление. А мне, конечно, этот разговор был очень нужен тогда. И его было очень мало. Стало немного побольше в нулевые, но продлилось это недолго. Я не представляю, что такое быть подростком-геем сейчас, тем более в маленьком городе. У тебя и так жизнь совсем не сказка, а тебе ещё и поговорить не с кем. А ведь дети понимают про свою сексуальность сильно раньше 18 лет, я понял примерно в десять.

Я делал интервью с Людмилой Петрановской. Какой это умный, великолепный психолог. Большой специалист по психологии поколений, по семейной психологии. Она говорит о том, что когда к школьному или любому другому психологу приходит ребёнок и говорит о своей гомосексуальности, перед специалистом встаёт невозможный выбор. Ты либо нарушаешь юридический закон, либо ты нарушаешь нравственный и профессиональный закон. Ты помогаешь ребёнку и тогда подпадаешь под действие закона о пропаганде ЛГБТ. Потому что ты не имеешь права говорить с ребёнком о его гомосексуальности. Сказать ему, что это нормально — преступление. А с другой стороны, сказать, что это не нормально, значит пойти против профессиональной этики и современной психологической науки. И ты наносишь уязвимому человеку травму.

Хорошо, если это будет прошаренный ребёнок, который поймёт, что ты просто плохой психолог. А другой ребёнок поверит. Дети читают, дети умные, и у них есть доступ к хорошим текстам и способность критически мыслить. Но про этих детей никто не думает, и это преступно.

Так вот, в иркутской серии у нас есть герой, это транс-парень. Ему исполнилось 18 лет и он только начал переход, но мечтал он об этом уже долго. Его поддерживают друзья, знакомые. А родители не приняли, особенно мама. Отец больше принимает. Транс-людям ещё тяжелее, чем ЛГБТ-людям. Мне хочется говорить с ними больше, чтобы транс-персоны видели, что жизнь может не быть безнадёжной. Для них это действительно вопрос жизни и смерти. Я очень рад, что мы нашли такого героя.

«Мне захотелось показать, что люди не просто живут в маленьких городах, но живут счастливо»

— Почему ты решил делать фильм о регионах? Чтобы доказать, что ты не рафинированный богатый гей из столицы, который не знает настоящей жизни, как тебя любят называть критики? Я шучу, но вопрос серьёзный.

— На самом деле конечно не поэтому. Мне кажется глубоко ущербной «москвоцентричная» модель нашего государства. Все деньги, вся жизнь высасывается из регионов и утекает в Москву. Я со многими людьми говорил в Иркутске, и, как правило, они хотят уехать в Москву или ещё дальше. Здесь есть и лес, и газ, и золото, но всё уходит сквозь пальцы, мимо регионального бюджета и региональных подрядчиков. Если бы здесь оставалась хоть небольшая часть денег, это был бы один из самых классных регионов России. Но этого не происходит, и люди бегут. Хотя кто-то ведь остаётся.

Мне захотелось создать медийный продукт, в котором можно показать, что люди не просто живут в регионах, в маленьких городах, но живут счастливо. Ну, или не обязательно счастливо, но яркой и насыщенной жизнью. Я не пытаюсь сделать какую-то прекраснодушную картинку, в которой всё классно. Это невозможно и было бы ложью. Но у меня принципиальная позиция: это должны быть открытые люди, с открытыми лицами. Когда мы искали героев, многие спрашивали, можно ли закрыть лицо. Нет, нельзя.

— Вот это условие, это ведь уже отбор?

— Да, это отбор. Есть разные люди, успешные и не очень, но они все смелые. Есть пара, которая построила собственный бизнес, есть девочка, которая занимается политтехнологиями. Есть интерсекс-женщина Евгения Алексеева, которая пережила кромешный ад. Она подвергалась публичному остракизму, травле, её сажали в тюрьму. «Сноб» делал большой материал про Женю. Её арестовали по подложным обвинениям, но она в итоге добилась выплаты компенсации и сама стала правозащитницей. Обеспечивает защиту тем, у кого возникают проблемы на гомофобной почве. Её ломали, а она стала только крепче. Она просто суперкрутая. Она говорит, что наконец-то стала уверенной в себе и полностью приняла себя только после того, как с ней случилась эта ужасная история.

Показывая таких людей, я надеюсь, что и другие люди себя примут и окружающее гетеросексуальное общество станет больше принимать нас. Для этого нужно говорить, это единственный способ изменить общество.

— Ты автор YouTube-канала «Открытый разговор с весёлыми людьми», который называли самым ярким ЛГБТ-проектом 2020 года. Ты приглашал открытых квир-людей, очень талантливых, ярких, которые сделали что-то классное, вдохновляющее, и рассказывал об их творчестве. В основном это были западные звёзды. В «Квирографии» ты на чём сфокусировался?

— А здесь, наоборот, я сфокусировался на обычных людях России.

— Они интересны именно своей сексуальной ориентацией? Тебе не кажется, что это какой-то узкий взгляд? Человек ведь гораздо больше, чем его сексуальность.

— Они интересны, прежде всего, своей жизненной историей. Многие не произвели на свет больших произведений искусства, у них нет больших побед в спорте или бизнесе. Но они всё равно интересны, потому что у них есть мощные истории преодоления обстоятельств, в которых они жили. Это настоящие герои.

— То есть сквозь 12 серий тянется примерно один и тот же сюжет: герой борется, преодолевает обстоятельства и побеждает.

— Слушай, ну этот сюжет пронизывает примерно всю мировую культуру. Любая сказка — это история преодоления. Как герой прошёл через лес, как героиня истоптала три пары железных сапог, сгрызла три каменные просвиры и получила своё счастье.

Просто здесь нет двух одинаковых историй. Каждый из моих героев преодолевал разные вещи и делал это по-разному. Вот это интересно.

Обычно это люди из более-менее больших городов. Понятно, что в совсем крошечных городах трудно найти открытых. Один парень из Братска сначала согласился, но потом передумал. Его переубедили родители и его молодой человек.

— Насколько это безопасно для героев? Ты уедешь, а они останутся.

— Они знают, что делают. Они взрослые люди, и мы с каждым обсуждаем риски. Одна пара собиралась уезжать из страны и поставила обязательное условие: выпустить фильм не раньше, чем они получат разрешение. Мы его выполнили.

— Ты сам не так давно публично заявил о своей ориентации. С тех пор ощущаешь какие-то неудобства из-за того, что публично говоришь об ЛГБТ-людях?

— Я публично заявил о своей ориентации два года назад, больше года назад запустил канал. Нет, я не чувствую никакой дискриминации. Но я, в общем, только начал.

— Почему ты это сделал? Ты был вполне успешен в профессиональном смысле. На твоём счету очень крутые проекты, например просветительская студия «История Будущего», которую вы запустили вместе с Михаилом Зыгарем. Или «Project 1917» — Фейсбук 1917 года.

— Очень простой ответ у меня — мне кажется это важным. Вот и всё. Мне было классно, но я думал о тех, кому не так классно. Такая странная у нас профессия. Те из нас, кто ещё занимается независимой журналистикой, мы же действительно работаем, чтобы как-то получше всем было. Потому что единственный доступный и эффективный способ менять жизнь для нас — провозглашать. Я считаю, чтобы нам всем стало лучше жить, нужно говорить.

— Ты доволен охватами на своём YouTube-канале? Выпуск с «Один Байрон» набрал 742 тыс. просмотров, «Чеченская война с ЛГБТ» — 642 тыс.

— Планочка была сильно выше. Я надеялся на миллионные охваты, когда стартовал. Я их не достиг, но важный урок, который я вынес за год: торопиться не надо. Быстро ничего не произойдёт. Поэтому у меня план работать и действовать дальше. Но у нас есть рекламодатели, есть спонсоры. Всё идёт нормально.

«Я живу такой счастливой жизнью, что я не пожалею, что бы ни случилось»

— По данным ВЦИОМ, 57% россиян считают, что нужно запретить показ фильмов со сценами гомосексуальных отношений. Мы видим, как работает госпропаганда, как пространство свободы сужается не только для ЛГБТ-людей. Делая такой проект, ты сам чувствуешь себя в безопасности?

— Я действую в рамках правового поля. У нас вся продукция маркирована «18+», все мои герои старше 18 лет. То есть я не нарушаю закон. Но я понимаю, что ко мне могут прийти. Ну, придут — будем разговаривать. Найму адвоката. Мне часто пишут юристы, говорят: «Вы делаете важное дело, если понадобится помощь — обращайтесь».

У меня не было никогда бизнеса, за который меня можно прихватить. Вообще нет ничего такого. Ну, я считаю, что должен делать своё дело и не бояться ни тюрьмы, ни угроз, тем более — штрафов. Статья о гей-пропаганде предполагает административную ответственность. Она меня не пугает. Уголовная, наверное, тоже. В принципе, мне уже 40 лет и я с юности много думаю о смерти. Теоретически, и смерть тоже не пугает.

Мне никогда не угрожали, если не считать комментариев после выпуска про Чечню. Но я думаю, серьёзные люди не угрожают, они сразу приходят. Та польза, которую я приношу людям, она многое оправдывает, и я это чувствую. Мне пишут: «Стало легче дышать», «Спасибо, моя мама смотрит», «Спасибо, я многое понял». Это стоит тех рисков, на которые я иду.

Ну вот, я сейчас скажу, что всё хорошо, а оно испортится.

— Магическое мышление, да?

— Да, хотя я только что сказал, что материалист (смеётся).

Но ты понимаешь, с тех пор, как я запустил этот канал и начал делать программы об ЛГБТ-людях, я живу такой счастливой жизнью, наполненной новыми фантастическими знакомствами, любовью и радостью, что я не пожалею, что бы ни случилось. Никогда не был так счастлив, как сейчас, честно.

— Но у тебя есть дополнительная уязвимость — дети. Два сына, которые воспитываются в однополых семьях. За них не боишься?

— Старшему 10 лет, он живёт в Украине, ходит в школу. За него я не боюсь. У младшего я не записан в документах. Если в России ты хочешь ребёнка, редко ты можешь записать его в своих документах официально. Это та жертва, на которую я пошёл, чтобы его иметь. И многие мои друзья-геи идут. Всё на честном слове. Это очень уязвимая позиция. А девчонки, которые усыновляют детей и постоянно живут в страхе, что придёт опека и в один день заберёт ребенка? Если он полностью усыновлён, просто отнять не получится, но всё равно страшно. Из всех ЛГБТ-людей родители — самая уязвимая группа.

Я надеюсь, что рано или поздно мы будем признаны равноправными людьми во всех смыслах. В прекрасной России, моей любимой стране. Надеюсь, нам всем достанется в ней место, равно как и другим людям.

«Надо пытаться сказать, что мы друг у друга есть»

— Я вижу правозащитников, которые говорят о пытках в тюрьмах, ещё о каких-то нарушениях прав. ЛГБТ-сообщество не жалуется на гомофобию, вообще не заявляет о себе. Людей всё устраивает?

— Нет, их не устраивает. Но у них нет ощущения сообщества, чтобы заявить о себе. И его нет не только в Иркутске. Его нет много где. В том же Екатеринбурге, который вообще-то очень развит в этом смысле, очень мало людей, которые чувствуют себя частью комьюнити.

Просто когда какие-то люди кликушествуют и просят защитить здоровое русское общество от нас, им говорят: «Ну, соберитесь и подайте коллективную ноту». К счастью, такого не происходит. Но мне кажется, должно быть обратное объединение. Нельзя говорить, что в России нет ЛГБТ-комьюнити. ЛГБТ-комьюнити есть, просто боится себя назвать и не чувствует себя единым. Мы правда все очень разные, и наша география не помогает объединению. Поэтому надо пытаться сказать, что мы друг у друга есть. Это ещё одна причина, по которой я придумал проект с городами.

— Слушай, у тебя чёрный маникюр на руках. Ты с ним только что был в небольшом посёлке Хужир на Байкале, на острове Ольхон. В Москве это уже привычно, а как реагировали люди в деревне? С твоей стороны — это провокация была?

— Я прищемил палец, и у меня почернел ноготь. Я подумал: «Ну, может, пора?» И сделал как раз перед поездкой в Екатеринбург. Это очень красиво, и я перестал грызть ногти. Это не вызов и не провокация, конечно. Вызов — это фильм про Чечню сделать, у меня теперь такие вызовы. Мне, конечно, важно, чтобы меня любили, мне важно, как ко мне относятся окружающие и не хочется вызывать негатив. На Ольхоне мне в магазине чувак сказал: «Что это такое?» Я говорю: «Маникюр». Он мне свои ногти показал, говорит: «У меня тоже маникюр. А зачем чёрные-то?» Смотрю — правда, полированные ногти. Ну, я говорю: «А что, мне их в красный, что ли, покрасить?» Ну, посмеялись. Это первый раз, если честно, когда меня спросили про ногти.